Из истории Озёрского края: февральские забавы и старый фронтовик

Из истории Озёрского края. Представляем статью «Февральские забавы и старый фронтовик». Автор: ветеран Озёрской милиции, «Заслуженный ветеран МВД РФ», писатель-краевед Ю.А. Харитонов.
 
****
Вот почему-то мне кажется, что в нашем детстве зимы были настоящими и совсем нешуточными. С обязательными морозами, обильным снегом, февральскими метелями и сугробами. В конце второй декады декабря непременно наступали Никольские морозы (так их именовали в народе). Про них – морозы – конечно, все знали. Их ожидали, но они были как бы первыми серьёзными испытаниями для людей в набирающей силу и всё шире раскидывающей свои необъятные крылья зимушке-зиме.  Зима вступала в свои законные, отпущенные ей природой, права и в некотором роде предупреждала: то ли ещё будет, готовьтесь!
 
Естественно, что морозные ядреные дни иногда наступали и раньше декабря. Но те морозы были несколько случайными, что ли, а Никольские наступали ежегодно, с завидной периодичностью.
 
Рождественские морозы нисколько не уступали по своей хватке Никольским, но они приходились на школьные каникулы, на первую неделю наступившего Нового года, и переносились нами с какой-то бесшабашной удалью. В яркие солнечные дни наступившего января, когда ртутный столбик опускался гораздо ниже 20 градусов, нам ничего не стоило схватить санки и побежать с друзьями на горку. Катались с упоением и восторженными всевозможными криками, вполсилы толкались, занимая место на горке, кувыркались, порой, забывая о своих носах и щеках. А мороз не дремал, караулил свой момент. По возвращении домой родители натирали нам обмороженные места свиным салом или гусиным жиром, не забывая при этом пройтись несколько раз ремешком пониже спины.  Для профилактики от последующих обморожений. 
 
На мой взгляд, крещенские морозы были злее предыдущих. Кусачими, проникающими под наши видавшие виды ватники, пальтишки и телогрейки. А через полторы недели после них наступал последний месяц зимы. Февраль – кривые дорожки. Ветер завывал за стенами дома и в печной трубе, метель, не стесняясь, стучалась снегом в окна, дворовые собаки не вылезали из своих будок, и даже не слышно было их тявканья. Поутру отец откидывал снег с высокого крыльца нашего дома, пробивая траншею к калитке, а я размышлял над тем, как мне добраться до школы по такому снегу. Но всё было довольно просто. По нашей улице на утреннюю и дневную смены на текстильный комбинат прошли уже десятки человек – вот таким мощным предприятием был в те годы комбинат, на котором работало несколько тысяч текстильщиков. Само собой разумеется, тропинка в снегу была хоть и узкой, но хорошо утоптанной, и шагали мы по ней в школу, не проваливаясь в снег. 
 
А февральский ветер надувал огромный снежный сугроб к полутораметровой изгороди соседского дома. Тропинка проходила над забором по самому верху сугроба, и мы с интересом заглядывали на чужой участок. Хотя ничего интересного там, конечно, не было. Тот же снег да расчищенные в ширину деревянной лопаты дорожки к сараю и уличной уборной. Но вот заглянуть за чужой забор, да ещё таким неординарным способом, было для нас, мальчишек, всегда почему-то любопытно.     

И была у нас ещё одна забава: прыжки в сугробы с крыши сарая. Наш школьный товарищ Костя Сериков, Константин Михайлович, проживал на Высоком поле недалеко от лагерного пруда на улице с запоминающимся названием – Фабрика «Рабочий», дом 108 (после переименования ул. Канунникова, дом 4, сегодня территория ЛЗОС).  В доме, где жил с родителями наш товарищ, проживало еще пять семей. Соответственно, во дворе было столько же сараев. Плотный, наметённый ветрами снег возвышался чуть ли не под нижний скат крыши, и, соорудив из снежных лунок что-то наподобие лестницы, мы, десятилетние мальчишки, легко взбирались на односкатную крышу. Прыгать с крыши было нисколечко не страшно, так как рачительные   хозяева, расчищая снег у дверей сарая, накидывали его огромный ворох, который не доставал до верхнего края ската крыши всего каких-то полтора-два метра.
 
Необходимо заметить, что у Константина была младшая сестра, в его обязанности входило забирать её из детского сада. Быстренько доставив сестру на санках, Костя ставил ее, закутанную в несколько одёжек, возле ступенек у входа в дом, а сам бежал к нам показывать придуманные им новые способы приземления в сугроб. Подражая ему, мы падали с крыши то одним боком, то другим, то на живот, а то и (дурачки были!) на спину. Однажды мы так заигрались, что даже не заметили исчезновения Костиной сестры. Всполошились, бросились искать (а уже прилично стемнело) и, слава Богу, быстро нашли.  Оказывается, Нина – так звали Костину сестру – видя наш мальчишеский восторг, решила тоже поучаствовать в нашей забаве. Взобралась на крышу и смело прыгнула. То ли из-за того, что она была худенькой и почти невесомой, то ли от того, что место приземления нами было уже хорошо утоптано, Нина не провалилась и не ушла в сугроб по макушку – искали бы мы тогда!  Она после прыжка просто скатилась с сугроба и лежала возле двери сарая, не находя от страха сил самостоятельно подняться.  Мы перепугались, подняли Нину, помогли ей встать на ноги. И – о чудо! – Нина пошагала к дому без всякой помощи, не плача и даже не канюча. Возможно, что тот прыжок с крыши повлиял на выбор дальнейшей профессии Нины Михайловны. Она длительное время работала детским врачом   в одной из клиник столицы, успешно защитилась, получив степень кандидата медицинских наук, и до настоящего времени верна своему выбору.
 
Прошло уже довольно много лет с тех наших детских забав, но вот почему-то помнится до настоящего времени то, что родители нашего школьного товарища Михаил Александрович и Валентина Георгиевна никогда не попрекали и не прогоняли со своего двора нашу шумную и беспокойную ватагу. А Михаилу Александровичу, который на ту пору был чуть старше 35 лет, жизнь выкидывала такие коленца, что необходимо было мобилизовать все внутренние силы на их преодоление.
 
В начале июня 1941 года ему исполнилось 18 лет. За плечами средняя школа, впереди - самостоятельность и перспектива получения такой мирной и житейской   профессии, как бухгалтер. Любил Михаил Александрович математику, легко управлялся со всевозможными цифрами, легко и быстро решал примеры и задачки. Но 17 октября грозного года был призван на службу в армию. 
 
Вспомни, читатель, немного истории. Во время Вяземской оборонительной операции Западного и Резервного фронтов в период со 2 по 13 октября 1941 года Красная Армия потерпела очень серьёзное поражение. Четыре наши армии попали в окружение, безвозвратные потери составили более одного миллиона человек.  Дорога на Москву была открыта, в столице началась паника, пик которой пришёлся на 16-18 октября.
 
Красноармеец Михаил Сериков принимал участие в обороне Москвы и в наступательных боях советских войск. Зимой 1942 года во время очередной атаки осколок мины ранил его в обе ноги. Боли Михаил не чувствовал, пытался вскочить и идти, но глубокий снег и сильный мороз окончательно подорвали его силы. Успев кое-как перевязать раны и остановить на время кровь, он потерял сознание.  Очнулся в медсанбате. Пожилой хирург к тому времени ампутировал ему отмороженные пальцы на одной ноге и часть ступни на другой. 
 
Инвалид – в неполных 19 лет!  В середине июня 42-го военного года Михаила Александровича комиссовали подчистую, но он ещё год долечивался в домашних условиях и только затем устроился счетоводом на текстильный комбинат, в отделочное производство, на котором проработал более сорока лет, за исключением времени, проведённого на целине. 
 
В октябре 1954 года по призыву (читай – по приказу) партии – а он стал коммунистом весной 1942 (!) года – М.А. Сериков отправляется на освоение целинных земель, работает главным бухгалтером в одном из совхозов края. Награждается государственной  медалью, а когда в 1959 году возвращается в родной город, то оказывается,  что право получать  пенсию по инвалидности он утерял. Не проходил положенных ежегодных медицинских освидетельствований. Как будто ампутированные пальцы и ступня могли отрасти заново. Первоначально возмущался, пытался жаловаться, но когда  во времена правления Н.С. Хрущёва отменили доплаты за военные увечья, махнул на всё рукой. Чему быть, того не миновать! Приноровился ходить без палочки, слегка прихрамывая, что, впрочем, не очень-то бросалось в глаза.
 
Лет через пятнадцать государство  вновь вернулось к выплатам, да вот  незадача – утеряли в больнице его документы по фронтовому ранению. Но это еще полбеды. Разъяснили, что коль получит группу инвалидности, то работать старшим бухгалтером (а Михаил Александрович числился в  «отделке» на этой должности) нельзя. По Закону! А это уже настоящая беда! Вновь  государство глубоко обидело фронтовика.
 
Да когда стал оформлять себе пенсию по достижении  60-летнего возраста (а инвалиды войны уходили  к тому времени на пенсию в 55 лет), оказалось, что надбавка за непрерывный стаж ему не положена: мол, уезжал на целину.
 
– Как же так? – изумлялся старый солдат. – Я же по призыву партии, я же в первых рядах, в авангарде, так сказать. 
 
– Это на целину вы по призыву! – отвечали М.А. Серикову. – А обратно вы уже по своей воле.
 
И вновь проглотил обиду наш земляк. Не только он один попал в такое  глупое и несправедливое положение. Отработал ещё один год на комбинате и летом 1984 года подвёл черту под своей  бухгалтерской профессией. А в конце 80-х годов добрые люди помогли Михаилу Александровичу восстановить II группу инвалидности, полученную при защите интересов государства в годы Великой Отечественной войны.
 
Отец моего одноклассника ушел из жизни 13 июня 2005 года.
    
Автор: Ю.А. Харитонов.
Фото предоставлено автором статьи.